Илья Неретин. Когда русское кино прийдет в сознание

Российское кино — это штучный товар, а не индустрия, утверждает Илья Неретин. Компания «Рекун-Синема», которую он представляет, входит в восьмерку крупнейших продюсерских фирм, получивших поддержку Федерального фонда социальной и экономической поддержки отечественной кинематографии. Такой способ создания киноиндустрии — через «крупняк» — вызвал острую критику в киносообществе. Некоторые даже утверждают, что теперь российское кино разделилось на государственное — «патриотическую клюкву», которую зритель никогда не полюбит,— и малобюджетное независимое кино, которое зритель никогда не увидит. Так ли это? У каких киноисторий в России есть шансы? Какие продюсерские стратегии могут быть успешными?

---

Может ли российское кино в принципе окупаться?

Может. У нас есть приличное количество успешных проектов. Например, в прошлом году наш «Кандагар» с бюджетом около семи миллионов долларов удивительным образом окупился прямо в кинотеатрах. То есть без учета DVD, без доходов от телетрансляций. Все остальное было уже чистой прибылью. Вообще осенью на Сочинском инвестиционном форуме прозвучала такая цифра: всего 10% фильмов на российском рынке выходят хотя бы в ноль. 90% не окупаются, причем глобально не окупаются. Но эта статистика сама по себе ничего не говорит. В США примерно такая же история — 10% успешных кинопроектов. Но зато там выигрыш гораздо более сильный.

А для России семь миллионов на фильм — это много или мало?

Это выше среднего. Кстати, Фонд поддержки кинематографа, который всерьез изучал рынок, выделяет восемь миллионов каждой из восьми компаний и требует, чтобы было снято три фильма, а эти восемь миллионов не превышали 70% всего бюджета. Значит, минимальный бюджет на три фильма — десять-один­надцать, то есть на один фильм три-четыре миллиона в среднем.

А что, собственно, снимать? Как продюсер делает ставку? В какой момент вы понимаете, что фильм может принести прибыль?

Первый момент — это идея. Если брать пример того же «Кандагара», идею снять фильм по этим реальным событиям принес режиссер Кавун. Это на самом деле редкий случай, когда сам режиссер приходит с готовым, приемлемым для продюсера предложением. Но в какой-то момент этот фильм мог и не состояться вообще, несмотря на, казалось бы, беспроигрышный замысел. В процессе работы было отснято такое количество материала, что сложить картину было практически невозможно. В первую очередь потому, что большой материал, не объединенный общим содержанием, распадался: в первом монтаже было более трех часов неплохо снятых сцен, но фильм отсутствовал. К тому же наши кинотеатры наглухо не берут российское кино хронометражем больше двух часов. Они считают, что теряют деньги, которые могли бы заработать на других фильмах, зарубежных конечно. И тогда, в этот критический момент, мы пригласили блестящего режиссера монтажа Габриэлу Кристиани (см. интервью с ней на стр. 70). Она — человек с большой историей, монтировала всего Бертолуччи. И в результате ее, казалось бы, технической работы фильм не только стал меньше, но в нем появилось содержание, которое, возможно, не осознавал даже режиссер. Фильм получился ясный по идее и сюжету, хронометражем 1 час 40 минут, и кинотеатры его радостно «съели».

Вы сказали, что на этапе сценария идея была беспроигрышной. Что это значит? И почему фильм пришлось спасать на монтаже — может быть, надо бы искать «содержание» уже в сценарии?

Сценарий тоже всегда непросто дается. Но после съемок никакой сценарий уже не вспоминается, никому не придет в голову «свериться с первоначальной темой». Есть отснятый материал, и из него надо сделать фильм. Но если возвращаться к вопросу о том, что такое «беспроигрышная история», то сюжет «Кандагара» просто сам просился на экран. Был даже момент, когда мне позвонил коллега, прочитавший об описанных в фильме событиях в газете, и сказал, что это обязательно надо снимать, а я ответил: «Уже снимаем».

Это реальная история, произошедшая ровно десять лет назад. Это героическая история с, в общем-то, позитивным финалом, что немаловажно для кино. И, главное, это подвиг уже не советских, а постсоветских, российских людей, живущих в наше с вами время в нашей с вами стране. О том, что советские люди способны на подвиг, мы знаем, в том числе и из великого советского кино. Но кино про постсоветских людей рассказывает о чем угодно, только не о высоких идеалах. Новая Россия — это место циничных прагматиков, людей «без башни», вот такой есть уже новый кинематографический штамп. История «Кандагара» разбивала этот штамп, следовательно, рассказывала зрителю про что-то реальное, настоящее, новое. И это в хорошем смысле так называемое патриотическое кино, и, вопреки предрассудкам, оно может и быть интересным, и окупаться.

А есть стандартные идейные ходы — темы, сюжеты? Что заведомо провально, а что имеет шансы? Несколько десятилетий назад один из американских продюсеров, отвечая на аналогичный вопрос, сказал, что не берет в работу сценарии, где герой не андердог — не вышедший «из грязи в князи». Что, видимо, соответствовало американской культуре: зритель верил, что каждый может добиться успеха, даже если стартовые условия очень плохие.

Я бы не смог сделать жесткое заявление на эту тему. Например, андердог — это по жанру драма, а в среде кинопродюсеров есть предубеждение, что драма на нашем рынке никогда не окупится.

Российский кинематограф — вещь очень молодая, в определенном смысле еще и не состоявшаяся. 90-е годы можно считать практически полностью провальными с точки зрения бизнеса, а что было успешным в 2000-х — это разовые проекты. Никто точно и не скажет, что именно работает на нашем рынке: комедия, драма, приключения или что-то еще, какой именно сюжет и какие мотивы особенно радуют нашего зрителя. Нет массового материала, который можно было бы так анализировать. Редкое успешное кино — это буквально штучное производство, выпиливание лобзиком. Все, что выстрелило, начиная с двух «Братьев», «Бумера» и когда включилась мощная связка Бекмамбетов — Первый канал: «Турецкий гамбит», «Дозоры», все это — штучные продюсерские проекты. То есть не массовый бизнес, не индустрия.

Каждые два года представления продюсеров о том, что может сработать, меняются в зависимости от того, что именно только что выстрелило, под этот вроде бы успешный формат начинают работать все. И каждый раз под такой тренд, естественно, подводится теоретическая база. Например, «Любовь-морковь» имела приличные сборы, и все вдруг решили, что надо делать комедии. А до этого на рынке была полная уверенность, что русскую комедию никогда смотреть не будут. У публики еще недавно было представление, что «наши не умеют снимать боевики». Но было снято несколько успешных боевиков, в том числе и нами, и все вдруг тоже стали снимать боевики.

Все это мифы. Последний миф  — что «у нас драму не смотрят». Но что такое «Кандагар»? Это же героическая драма. Мы уже снимаем еще одну героическую драму по реальным событиям — «Матч смерти», о знаменитом футбольном матче в оккупированном фашистами Киеве.

Тоже, как легко догадаться, патриотическое кино. Что, Фонд развития кинематографа ставит формальные — или неформальные — ограничения на содержание продукта для «большой восьмерки» продюсерских компаний, получивших финансирование?

Нет, фонд никак не влияет на содержание работы продюсеров — ни формально, ни тайно. Все ограничения описаны в договорах: не должно быть показано употребление наркотиков, герои не должны ругаться матом. Эти условия просто совпадают с действующим законодательством.

Более того, фонд произвел на нашем рынке прогрессивную революцию. Впервые в нашей стране был создан прозрачный, некоррупционный механизм господдержки отрасли. Раньше поддержка, как говорят, выдавалась в Минкульте за известные откаты. А вот у фонда есть две замечательные черты. Во-первых, он не диктует, что тебе снимать, во-вторых, нет никаких взяток. Либеральная общественность, конечно, любит критиковать деятельность фонда. Но это просто забавно, ведь процедура отбора продюсерских компаний совершенно публичная, по строгим известным критериям: количество снятых фильмов, кассовые сборы и прочее. Правильные критерии или нет, можно спорить. Наша компания как раз оказалась восьмой в этом рейтинге, то есть на грани получения господдержки. Так что критика, подозревающая манипулирование, «ручную раздачу» денег, совершенно необоснованна.

Претензия, насколько я понимаю, в том, что помогают крупнейшим компаниям, которые просто будут снимать то же, что и всегда, в то время как поддержка нового, молодого, фестивального кино, где могут родиться новые формы и новые таланты, отходит на второй план.

Это не так, вся поддержка авторского, молодежного и фестивального кино оставлена на том же уровне, в Министерстве культуры. А цель создания фонда — это формирование ядра будущей киноиндустрии, кинобизнеса, успешной деловой активности в сфере кино как такового, а не «творчества» и художественных экспериментов. Развитие творчества осталось в Министерстве культуры, что логично. Да и в самом фонде есть дополнительные программы, он распределил определенные суммы на так называемые социально значимые проекты. Все, кто хотел, подавали заявки вне конкурса, и некоторым выделялись деньги. То есть, с моей личной точки зрения, не до конца оздоровилась система, какое-то количество денег распределяется по непонятным, непрозрачным критериям.

Если «большая восьмерка» — это ядро будущей киноиндустрии, то у вас должны быть какие-то общие интересы, предполагающие развитие рынка, а не просто получение господдержки.

Да, представители этих восьми крупнейших компаний регулярно собираются вместе с руководством фонда, чтобы обсудить общие технические и деловые проблемы. Самая общая проблема такая: российское кино не успевает за мировым кинематографом, отстает в конкуренции. Очень трудно в сфере развлечения конкурировать с американской продукцией, бюджеты которой в пятьдесят, сто, двести раз больше.

На «восьмерке», например, обсуждали, правильно ли заставлять компании снимать по три фильма на выделенные деньги. Руководство фонда пришло к выводу, что заставлять не нужно, можно и по два, надо двигаться в сторону увеличения бюджетов. Ведь при снижении затрат на производство фильма затраты на печать копий и рекламу не уменьшаются.

Например, бюджет «маленького» фильма составляет полтора миллиона долларов — мы, скажем, планировали снимать один фильм за пять миллионов и еще два по полтора миллиона. Но на продвижение каждого малобюджетного фильма я должен буду потратить еще миллион или полтора: на печать копий, на рек­ламу и прочее, иначе его просто никто не увидит.

Конечно, можно делать и малобюджетные эксклюзивы, но это всегда удача, уникальный случай, не технология. Вот, например, «Гараж» Эльдара Рязанова: весь фильм герои сидят в зоологическом музее. Или фильм Никиты Михалкова «12» — весь фильм в спортзале. Малобюджетный «Питер-FM» окупился… Но на малобюджетных фильмах нельзя построить поток, индустрию.

Кроме необходимости увеличения бюджетов мы обсуждаем и острый вопрос пиратства. Причем это уже не подпольные DVD, с которыми боролись пять лет назад. У нас же, так сказать, модернизация идет полным ходом, широкополосный интернет, 80% офисного трафика занято скачиванием фильмов.

Неужели интернет-пиратство конкурирует с кинотеатрами?

Да. И вот почему. Телевизор у нас все-таки смот­рят пожилые люди. В кинотеатр ходит совсем молодежь и люди активного возраста. И у них есть простой выбор между американским и русским кино. Американские блокбастеры — это обязательно зрелище, которое лучше смотреть на большом экране. Потому что будут спецэффекты — даже если это не «Аватар», все равно это очень дорогие спецэффекты. А вот вышел первый русский 3D-фильм — «Темный мир», но в нем нет 3D на самом деле. Это даже не цирк. Русское кино сверхдешево по сравнению с американским. Поэтому сосуществовать рядом на рынке оно может только за счет содержания, близкого российскому зрителю, а не за счет эффектов. А чтобы увидеть содержание, достаточно домашнего телевизора или даже экрана компьютера.

А может, для начала лучше с прокатчиками побороться за прибыли?

Этот вопрос уже начали решать: введен единый электронный билет. До этого продюсер должен был полностью верить прокатчику, который его мог спокойно и безнаказанно обманывать. Но это еще не все. Пока, как и раньше, продюсер получает только 40% от сборов, 50% — кинотеатр, 10% — прокатчик. То есть окупить даже очень успешный по американским меркам фильм на самом деле почти нереально. А если прокатчик и кинотеатр еще начинают и жульничать, то о прибылях можно забыть в принципе, остается только считать убытки. Второе: необходимо довести сеть кинотеатров до районных центров, до малых городов. Такая программа сейчас готовится в правительстве.

И еще, может, нужно бороться с интернет-пиратством не вообще, а конкретно, защищая в первую очередь российских правообладателей, а не американские гиганты?

Надо ограничивать иностранный продукт и поддерживать свой. Но я считаю, что нельзя выиграть конкуренцию, только защищая свой рынок. Российское кино должно выиграть и как зрелище, и как содержательная вещь, понятная нашему зрителю.

Будущее кино — в смешении разных жанров, мы называем это fusion fiction. Но за всеми сюжетными фишками и спецэффектами все равно должно быть содержание, глубокая и интересная история. Русское кино в целом, «по валовым показателям» проигрывает не только потому, что недостаточны бюджеты, но и из-за дефицита смысла — о чем именно говорить со зрителем. Мы — и киноиндустрия, и страна — в этом смысле все еще не пришли в сознание. Сотрясение мозга, случившееся в результате масштабных перемен за последние двадцать лет, все еще не прошло. Мы пока не знаем, что именно такого интересного мы можем и должны сказать стране и миру. И понять это — более сложная задача, чем научиться делать спецэффекты.

---

Источник: expert.ru